Письма № 1 - 6, март 1944 года

 

В.Е. Гродзинский и Л.П. Вакулюк. Москва, 1944 год. 

Mana gaiša saulīte! (Мое ясное солнышко) - так нежно обращался к моей маме мой папа в письмах 1944 года. 

Небольшая стопка пожелтевших листочков бумаги бережно хранится в нашем домашнем архиве. Трогательная история зарождения любви моих родителей. Но письма эти интересны еще и тем, что кроме главной мелодии в них есть еще фоновое сопровождение. Как бы ненароком, в мелких деталях быта, они воссоздают атмосферу того далекого времени. Военная Москва. Она явственно просматривается через такие фразы, как “талоны на жиры”, “тока пока ещё нет”, “штраф за светомаскировку”. Покоряет и манера общения, ныне уже забытая, и насыщенность духовной жизни в таких удручающих условиях. В одно из писем мама вложила програмку и бесплатный пропуск в Камерный театр (она часто нам рассказывала и о Камерном, и о Большом театре, в которых бывала нередко). 

Письма 1944 года 

В марте 1944 года Виктор и Лида были знакомы уже полтора года, оба работали во ВНИХФИ (Всесоюзном научно-исследовательском химико-фармацевтическом институте им. Серго Орджоникидзе). Переписка завязалась, так как Виктор Ефимович попал в больницу (у него был дерматит, возможно после экспериментов в лаборатории). Оба еще обращались друг к другу на Вы и по имени отчеству и не решались громко говорить о любви. Папа робко подписывался: “Любящий Вас Виктор Ефимович”, а мама - “С приветом, Лидия Платоновна”. Свои потаенные чувства папа вуалировал латышским языком: “Mana gaišā saulīte (Мое ясное солнышко), “Mana balta dūjiņa” (Моя белая голубка). 

Если не смотреть на даты, то кажется, что эта переписка велась в течение большого промежутка времени, нескольких месяцев, а на самом деле - это было меньше недели. Но за это время Виктор Ефимович не только отоспался, но и проштудировал учебник физической химии и прочел несколько художественных книг. Вот как он описывает свои больничные будни: “Свободное от процедур время делю между физической химией, Чингисханом и Вами. Впрочем это конечно не так, так как мысли о Вас пронизывают и физическую химию, и Чингисхана”. 

Письма читаются на одном дыхании. 

 

№ 1 

 24.III.44. [пятница] 

    Mana gaiša saulīte!
    Пользуюсь случаем передать Вам привет. Вот уже 24 часа как я Вас не видел и, понятно, очень соскучился. Наш разговор [по телефону] дал мне некоторое удовлетворение, но к сожалению наши успехи в латышском языке не настолько велики, чтобы можно было передать Вам всё, что накопилось на сердце. Впрочем этого я не умел и при личном общении, пользуясь русским языком. Тогда, однако, у меня была надежда, что недосказанное Вы угадаете.
    Своих первых впечатлений здесь я описывать не буду: всё равно лучше Зощенко я это не сделаю! – Вы читали, конечно, как его хотели купать в одной ванне со старушкой.
    Здание здесь превосходное: каменная лестница в вестибюле заслуживает того, чтобы по ней спускались ослепительные красавицы в белых платьях, с длиннющими шлейфами, опахиваясь пышными веерами из страусовых перьев, а не хилые больные в чёрных рясах. Палаты высокие, светлые. Всё, однако, запущено, сыро, окна грязные, воздух напоминает холодную баню. Одним словом, помещение не вызывает особого желания остаться здесь надолго.
    Зато отоспался я по–царски.  Давно уже не спал на таких мягких подушках. Библиотека будет открыта только завтра утром, так что пока я без книги, но это как раз не страшно – я занимался физич. химией, спал, а главное – думал о Вас. Несколько раз перечитал письмо Вашего отца. Хорошее письмо. Тёплое и умное. Хороший у Вас отец, очень хотелось бы с ним познакомиться. О письме подробнее поговорим лично.
    Должен признаться Вам в своём эгоизме – я всё–таки был доволен, что Вы не идёте в театр, хотя сам не умею разобрать причину этого чувства. Впрочем одна из причин это то, что я надеюсь ещё вместе с Вами насладиться остротами Лопе де Вега.
    Буду счастлив, если получу от Вас ответ на это письмецо. Пишите, как прошёл у Вас день? Много ли дёргал Вас А.Г.? [Алексей Гаврилович Байчиков – директор института] Как провели вечер? Как ходили обедать? Думали ли обо мне?
    Об институтских делах – что с ГУ, ничего нового? Дежурства?
    Сердечный привет Петру Ивановичу. [П.И.Астраханцев - зав. отделом научного планирования, папин непосредственный начальник] Что у него нового?
    У меня к Вам несколько просьб:
1. Попросить П.И. взять в библиотеке учебник физич. химии с разделом хим. кинетики, или специальную книгу по кинетике. Я хочу более глубоко проработать вопросы, связанные с предстоящей работой.
2. Взять в техархиве материал по анализу (по указанию П.И.), чтобы я мог сделать кое-что и для него за это время.
3. Прислать мне немного бумаги.
    Передать мне всё это можно через т. Дубинина, нашего врача, которому, очень кстати для меня, понадобилось проконсультироваться у Владимира Владимировича о никотиновой кислоте, которую они тут применяют. Он был так любезен, что обещал захватить с собою то, что Вы ему передадите.
    На прощание несколько латышских слов:
es — я, tu – ты, viņš – он, viņa – она, mēs – мы, jūs – вы, viņi – они, viņas – оне
mani — меня, tevi - тебя, viņu - его, viņu — её, mūs - нас, jūs — вас, viņus — их, viņas — их 

tēvs - отец, tēva - отца, tēvam - отцу, tēvu - отца, tēvā — в отце, tēvi — отцы (ср. tevi - тебя), tēvu - отцов, tēviem — отцам, tēvus - отцов, tēvos — в отцах.

Man ir tēvs — у меня есть отец. Man nav tēva — у меня нет отца. Dod tēvam skupstu — дай отцу поцелуй (поцелуй отца!). Es mīļu tēvu — я люблю отца.

А теперь повторение пройденного:
Es tevi mīļu mana gaišā saulīte!

P.S.: не вздумайте только приходить сюда.

 № 2 

 24.III.1944. [пятница] 

Виктор Ефимович, 

Дорогой мой! 

    Я только что получила Ваше письмо. Глубоко тронута. Буду перечитывать, тогда напишу больше и подробнее. Я написала Вам маленькую записку, но я не думала, что Вас могут интересовать такие подробности. Сейчас я очень спешу, нервничаю, вокруг меня люди и мне трудно собраться с мыслями. 

    Я знала, что Вам не очень будет приятно, если я буду в театре. Я нисколько не жалею, что не пошла. Мы ещё успеем с Вами вместе побывать. Сегодня утром первый раз видела Андрея Григ. [Андрей Григорьевич Малиенко-Подвысоцкий, в институте он был на какой-то хозяйственной должности, по специальности же - градостроитель, после войны восстанавливал г. Пушкин]. Сказал, что сегодня м.б. будут билеты на «Багдадского вора». Ох уж эти злополучные билеты! Тока пока ещё нет, и потому вероятно доклад Петра Ивановича не состоится. 

    Тогда иду домой и буду перематывать свою шерсть, мыть её и красить. Обедать вчера не ходила. Сегодня ушла поздно и обедала последняя. Ждала Вашего доктора. Пришёл он после 5 ч. и я смогла с ним познакомиться и провести к Владимиру Владимировичу, который его любезно принял. 

Виктор Ефимович, Вы, вероятно, забыли оставить талон на жир. Но едва ли я получу от Вас весточку, вероятно мы скорее увидимся. 

    Ну, желаю Вам всего лучшего, хороший мой! 

    Звоните мне обязательно. Позвоните сегодня Анне Эммануиловне [тетушка Виктора, зубной врач] и скажите, что в воскресение мы не будем – я ведь одна не пойду. 

    Мне очень хочется пожелать, чтобы Вы хорошо отдохнули, чтобы Вас не покидало Ваше хорошее бодрое состояние. 

    Я так рада, что Вы так пишите о моём дорогом отце. Впрочем, когда я вспомнила, что письмо осталось у Вас, мне даже жарко сделалось. Мне показалось, что я может быть слишком много отнимаю у Вас времени и внимания своими письмами, делами и настроениями. 

    Сейчас больше ничего не могу написать. Пришёл отдел снабжения. 

    Почему Вы не хотите, чтобы я Вас навестила!? 

 Всего лучшего. 

 Лидия Платоновна 

№ 3 

25.III.44. [суббота] 

    Mana gaišā saulīte! 

    Mana balta dūjiņa! 

    Получил сегодня Вашу передачу. Большое спасибо за посылочку, но ещё большее за письмо. 

Оно принесло мне несколько серебряных струек Вашего смеха. Я так ясно увидал Вашу улыбку – приподнимающиеся уголки губ, заглянул в глубину Ваших глаз. 

    В эти дни я по новому почувствовал, какое значение приобрело для меня слышать ежеминутно Ваш голос, Ваш смех, просто знать, что Вы находитесь рядом. Вы знаете теорию цепных реакций? 

    Среди множества молекул, бессмысленно движущихся в общем хаосе, сталкивающихся друг с другом и вновь разлетающихся, занятых лишь собою и бесчувственных к другим – среди этой «суеты сует» появляется одна молекула! Эта молекула поглотила квант света. От неё струится улыбка солнца (gaišā saulīte!). Она притягивает к себе другие молекулы и заражает их своей энергией. Вокруг неё исчезает бессмысленность и бесцельность хаотического движения молекул. Их столкновения теперь не беспорядочны, они приводят к созданию нового, к творчеству – к образованию новых соединений. Но и сама наша первая молекула, словившая солнечный луч, не долго носится в одиночестве по необъятному простору «объёма V» – столкнувшись с одной из зажжённых ею молекул, она сливается с нею в общем творческом порыве, охватившем всё несметное количество маленьких мирков – происходит химическая реакция. 

    Надеюсь, что Нернст [Нернст Вальтер Герман — немецкий физик и химик, Лауреат Нобелевской премии 1920 года] простит мне несколько вольное изложение теории, а Вы – отнятое моей болтовнёй время. Надеюсь также, что эта физико-химическая теория объяснит Вам, насколько необоснованы Ваши слова о том, что Вы отнимаете у меня слишком много времени «своими письмами, делами и настроениями». 

    Я здесь хорошо отдохнул и выспался. Свободное от процедур время делю между физич. химией, Чингисханом [роман В.Г.Яна] и Вами. Впрочем это конечно не так, так как мысли о Вас пронизывают и физ. химию, и Чингисхана. Книга эта очень интересная, но в настоящую минуту меня не вполне удовлетворяет. Мне бы хотелось немного больше лирики и тонких душевных переживаний. Правда, местами и тут разбросаны перлы восточной лирики. (Например строчки из восточной сказки: «Когда она проходила мимо быстрыми шагами, краем своей одежды она коснулась меня» – как глубока любовь, если это мимолётное прикосновение составляет событие!). Но в основном книга наполнена бряцанием мечей и тяжёлой поступью войны – слишком много современности в ужасах этого периода азиатского средневековия. 

    Чтобы отдохнуть от сказаний о судьбах народов, взял  Диккенса.  Думаю, что это придётся по настроению. 

    Страшный сон мне сегодня снился: будто я снова арестован фашистами [папа был арестован в 1934 году при диктатуре Улманиса за коммунистическую деятельность и отсидел четыре года в тюрьме]. Вы непосредственно в действии не участвовали, но Вы были где–то поблизости, и меня больше всего угнетала мысль – как бы они не добрались до Вас. Очевидно этот сон был под впечатлением статьи о Мельникайте во вчерашней «Правде». 

    Только что видел Александра Петровича [лечащий врач]. Он передал мне личный привет от Вас. Он, понятно, очень доволен Вашим приёмом и много говорил о том, какая у нас любезная секретарша! Он хочет получить из нашей библиотеки несколько журналов, и я пользуюсь случаем, чтобы снова переслать Вам письмо. 

    Большое удовольствие доставил мне вложенный Вами в посылку приказ.  Действительно мне надо было собственными глазами взглянуть на подпись А.Г. [Байчиков], чтобы осознать, что я, наконец, свободен от всей этой паутины дел МПВО! 

    Меня удивляет, что у Вас не оказалось талонов на жиры. Кроме тех нескольких талонов, которые я вложил в то письмо, у меня талонов не осталось. Проверьте ещё раз, не приняли ли Вы их за крупу? Посмотрите также в письменном приборе у нас в комнате – это единственное место, где они могут быть. 

    В понедельник я последний раз проделаю «процедуры», во вторник приму ванну и в тот же день буду свободен. Возможно, что дерматит придётся долечивать амбулаторно, но это не страшно, так как в основном он от чёрной мази не прогрессировал и, как только эта, раздражающая кожу, обработка закончится, легко будет его залечить. 

    На прощание немного вокабул: 

galva – голова,    man sāp galva – у меня болит голова 

galvas – головы,   no galvas – наизусть, из головы 

galvai – голове    

galvu – голову,    es redzu viņa galvu – я вижу его голову 

galvā – в голове,  viņam daudz jaunu ideju galvā – у него много новых идей в голове 

galvas – головы 

galvu – голов,   muļķiem nav galvu – у дураков голов нет 

galvām – головам,  viņš spēlējas ar galvam – он играет головами 

galvas – головы,   fašisti zaudēs savas galvas – фашисты потеряют (свои) головы 

galvās – в головах 

es mīļu – я люблю,     mēs mīļam – мы любим, tu mīļ – ты люблишь,    jūs mīļat – вы любите,  viņš, viņa mīļ – он, она любит,   viņi, viņas mīļ – они, оне любят 

Хватит этого? Ещё одну фразу: 

Es ilgojas pēc savas gaišās saulītes! Я скучаю по своему ясному солнышку! 

 Любящий Вас В Е 

Дорогая Лидия Платоновна! 

Написал Вам длинное письмо, но так как полагаю, что у Вас не хватит времени прочесть его, пишу к нему сопроводиловку. 

    Александр Петрович хотел бы получить из нашей библиотеки три журнала (список прилагается). Ему их на дом не даст Татьяна Альбертовна. На моё имя она их тоже вероятно не выдаст, но может быть П.И. мог бы их получить. Я ему обещал лишь просить Вас выяснить, возможно ли это и воспользовался случаем переправить Вам письмо. Если возможно их получить и если Вас и П.И. это слишком не затруднит, прошу Вас достать их для него. 

    Мне ничего больше не посылайте, кроме куска мыла, так как здесь, оказывается, мыла не выдают. 

    Привет всем друзьям, в первую очередь конечно, Петру Ивановичу. 

 25.III.1944 г. В.Гродзинский 

№ 4

 Москва, дома. Вечер. 24 марта 1944. [пятница]

    Mana gaišā saulīte. Что это, я не могу перевести. 

    Я и по телефону слышала эту фразу, догадываюсь, что это что-то ласковое и хорошее. Сейчас я снова перечитала Ваше письмо. Мне так тепло и радостно на душе. 

    Ваш доктор спросил меня, как мне приходится больной (Вы) – муж или близкий родственник? «Нет, он мой хороший друг и наш сотрудник». – Нет, неправда, для Вас он больше, чем просто друг и сотрудник. Разговор происходил в приёмной. Я провожала его, и нас слушала Сорочинская. 

    Сейчас почему-то вспомнила чудесные рассказы Куприна, «Гранатовый браслет». Скажу Вам откровенно, что я очень боюсь … даже не могу сказать, но мне сейчас даже как-то жутко об этом думать. Я никогда не забываю, что у Вас жена и ребёнок, и Вы не имеете никакого морального права говорить мне о своих чувствах. Сейчас Вы о них ничего не знаете. Но может случиться, что Вы найдёте их. Всё лучшее, хорошее и светлое принадлежит этой женщине, и Вы не смеете сейчас всё это расточать другой женщине, которая может быть и нравится Вам. 

    Я знаю, что Вы слишком долго были одиноки, и даже возможно, время притупило остроту прошлых чувств, но и это не может быть оправданием. 

    Не сердитесь за некоторую резкость. 

    Я не могу не говорить об этом. 

   Будем с Вами добрыми друзьями, но не говорите мне о своих чувствах, мне больно это слушать. 

    Сегодня хочу писать папе. Я слишком долго задержала свои письма. Хочется написать большое, ласковое письмо. Он ведь так ждёт его. Сейчас немного устала и боюсь не смогу написать так как хочется. Хочется мне выполнить просьбу папы и послать ему журнал «Большевик». Пока мои попытки достать его безрезультатны. Может быть Вы сможете мне помочь в этом? Это ведь так нужно для него. 

    Забыла у Вас спросить, есть ли у Вас радио? Все эти дни я дома и, когда слушаю что-либо хорошее, вспоминаю Вас. 

    Сейчас в письме нашла «жировые талоны». Спасибо, я даже улыбнулась. Конечно, Вы не могли не подумать об этом, мне даже неудобно, что я несколько раз Вам напоминала об этом. 

    Не знаю, смогу ли я передать Вам это письмо, вероятно, скорее мы увидимся. 

    Если Вы задержитесь в больнице, то Вам понадобится ещё дополнительно сдать карточку. Звоните, и я пришлю её Вам. 

    Ну вот и всё. 

 С приветом Лидия Платоновна 

 27/III 1944. (продолжение) [понедельник] 

    Как жаль, что Ваше письмо от 25 марта [суббота] я получила только сегодня. 

    Я так ждала, что Вы в субботу мне позвоните. 

Вчера весь день провела дома. Много раз перечитывала Ваше письмо от 24 марта [пятница] и думала о Вас. Сейчас всё время нахожусь под впечатлением Вашего чудесного письма. Что-то новое, большое и волнующее вихрем вливается в мою душу. Благодарю Вас за эту чудесную музыку переживаний, которыми Вы наполняете моё сердце. Даже за одно это я благодарю судьбу за встречу с Вами. 

 С приветом Лидия Платоновна

 

P.S. Большой привет от Петра Ивановича. Он вчера с А.Григор. [Малиенко-Подвысоцкий] был у Кувичинского на «мальчишнике». Когда я снова перечитываю Ваше письмо, у меня сжимается сердце. 

 P.S.S. Чувствую, что мне будет стыдно за свои успехи в латв. языке. Занималась очень мало. 

№ 5 

26.III.44г. [воскресение] 

    Дорогая Лидия Платоновна! 

    Боюсь, что теперь Вы уже про меня скажите, что я отнимаю у Вас слишком много времени своими письмами и настроениями, но ежедневное общение с Вами стало уже для меня необходимостью. Вчера не удалось Вам позвонить. Нового у меня, собственно говоря, ничего нет, но я хочу использовать возможность передать Вам привет: завтра наша библиотекарша собирается в ин–т. Она хочет установить контакт с нашим НИО – как видите я усердно работаю над расширением «международных» связей ВНИХФИ. Я направил её к Вам. Интересная старушка. Полная противоположность нашим: любит книгу и любит читателя. Ворчит, правда, но добродушно. Притом сама культурный человек: не только разбирается в книге, но и в отношении читателя к книге. Мы с ней сразу же подружились. Я обещал починить ей очки, которые уже непрерывно спадают. 

    Публика тут в палате подобралась неплохая: чистая, достаточно культурная, но все как–то замкнуты, обособлены. 

    Ужасная всё–таки вещь кожные болезни. Как будто бы вещь поверхностная, а вот один сосед лежит уже 11 месяцев, другой болен 17 лет! Началось с простой бородавки. Снял её ляписом, образовалась опухоль. Её лечили рентгеном и залечили. Теперь говорят даже об ампутации руки. 

    Сегодня ко всем соседям приходили посетители, но как я не соскучился по Вашему голосу, улыбке, я всё–таки доволен, что Вы исполнили мою просьбу: внешнее оформление нашей встречи слишком уж противоречило бы её внутренней значимости для меня. 

    Я, как и все эти дни, занимался, читал. Окончил «Чингизхана». Начал читать «Падение Парижа» [Илья Эренбург]. Вы не читали? Надо будет нам прочесть её вместе. Книга хорошо написана, но я думаю, что советскому читателю не плохо иметь подле себя гида при этой прогулке по предвыборным собраниям, рабочим кварталам, при знакомстве с типами антифашистской интеллигенции, во всей этой борьбе, которая ещё несколько лет назад была ведь для меня содержанием жизни. 

    Между прочим, в этом же номере журнала «Знамя» наткнулся на ещё две статейки, которые хотелось бы прочесть с Вами вместе. 

 Продолжаю письмо 27. III [понедельник] 

    Сегодня какой–то неудачный день. С утра пошёл в библиотеку, чтобы передать Вам письмо – оказалось, что она сегодня занята и в ин–т не пойдёт. Затем пошёл я к врачу – оказалось, что завтра я выписаться ещё не сумею. Это меня, по правде сказать, выбило из колеи – спутало все мои расчёты. Пошёл я звонить Вам – не удалось добраться до телефона. Попробую ещё раз вечером. Александр Петрович [лечащий врач] собирается сегодня к Вам, и я попробую через него послать Вам весточку. Если возможно, помогите ему, пожалуйста, в отношении журналов.  

    Вот уже третий день, как я не знаю, что у Вас делается. Как Вы провели выходной? Шерсть покрасили? Выходили куда-нибудь? Что столовая, всё ещё не открылась? Сейчас как раз третий час, вот бы удрать отсюда на часок – только пообедать с Вами! Мы ведь с Вами условились, что к моему выходу должно быть уже сухо, а на самом деле вновь зима настала. У нас топят слабо, и мы почти весь день проводим в постелях – благо одеяла тёплые. 

    Что в ин–те нового? Как Кармен действует? Дежурные являются? Черкните мне пару слов. Я, правда, предполагаю в среду выписаться, но кто его знает? 

    У меня ещё просьба к Петру Ивановичу (извинитесь, пожалуйста, за меня перед ним за то, что я ему столько надоедаю!). Дело в том, что А.Г. [Малиенко-Подвысоцкий?] вероятно уже распределяет карточки на апрель. Я полагаю, что он должен был бы выделить мне УДП, принимая во внимание, что в том месяце он этого не сделал, что я лежу в больнице отчасти в связи с результатами работы Л.И. Пётр Иванович, как мой непосредственный начальник, мог бы ему об этом напомнить. 

    Ну, надо кончать, а то ещё Александр Петрович уйдёт. 

    До свиданья, солнышко моё! 

    Жду не дождусь момента, когда вновь увижу Вашу улыбку, загляну в Ваши глаза. Что–то я прочту там? Скучаете Вы немного по мне? Не забыли ещё? 

    Uz redzēšanos, mana draudzene, mana balta dūjiņa! Mīļu tevi. 

 Любящий Вас Виктор Ефимович

№ 6 

28.III. 44.  [вторник] 

    Виктор Ефимович, 

звонила Вера [сестра Виктора], предлагает два билета на концерт, завтра в б. зале Консерватории. Если Вы завтра сможете пойти, позвоните ей сегодня в конце дня. Я ей не говорила, что Вы в больнице. 

    Сегодня у меня очень сумбурный день. 

    Вчера А.Г. [Алексей Гаврилович Байчиков] был у Натрадзе [Натрадзе Александр Григорьевич — зам. наркома здравоохранения СССР, руководил медико-санитарной промышленностью] и освободился в 3 ч. ночи, совсем не отдохнул, нервный и трудный. 

    Вчера я была у Вассы Вас. [Васса Васильевна Колпакова — подруга Лиды]. Тоже не выспалась, так что сегодня всё «не так» и «невпопад». 

 «Кармен» с работой вполне справляется. На ЦНИЛ уже составили акт на штраф за светомаскировку. У Вас в Пл. Отд. тоже полная дисгармония. Весь день ищут «пропавшую грамоту». 

    Когда же, наконец, Вы выписываетесь? 

    Наша столовая будет открыта числа 5/ IV. Каждый раз я просто заставляю себя ходить на Погодинку. 

    Вашу просьбу относительно УДП, передала П.И., который сегодня будет говорить с А.Г. 

    Всё свободное время занята своими шерстяными делами, не знаю, когда, наконец, распутаюсь. 

    Я очень соскучилась по Вашему обществу. Как было бы хорошо завтра пойти в концерт. 

 С приветом Лидия Платоновна